Mой польский друг Марек – пламенный патриот Польши. Он консерватор и националист. Наверное, в Эстонии он бы проголосовал за ЭКРЕ. А теперь он попал вместе со мной к монументу Лихула, посвященному сражавшимся во время Второй мировой войны против большевизма. В искусстве действует принцип, согласно которому монумент должен быть понятен и глядя со стороны. Хороший монумент задает тон всему окружающему пространству. Что же мы увидели, глядя на монумент Лихула со стороны?

31 июля 1944 года один из командующих Армии Крайова Антоний Хрусьцель направил сообщение во все кварталы Варшавы: «Внимание! Отдаю приказ для часа „W”». Это был сигнал, день спустя после которого началось отчаянное восстание поляков против оккупировавших Варшаву немцев.

Расчет действовавшего в Лондоне польского правительства в изгнании походил на рассуждения эстонцев, сражавшихся в то же время в Синимяэ. Красная армия наступала и поэтому было очень важно, чтобы поляки смогли провозгласить свое законное правительство до прихода большевиков. Независимость поляков должен был гарантировать их союз с Черчиллем. Эстонцы тоже надеялись, что Атлантическая хартия и западные союзники обеспечат установление довоенных границ по окончании войны. В любом случае, после катастрофы 1939 года и Катыни у поляков не осталось никаких иллюзий насчет того, что из себя представляет советская оккупация. С другой стороны, немцев тоже нельзя было простить за тот же самый 1939 год. Но в планах поляков было одно слабое и противоречивое место. Они считали, что если смогут взять власть в свои руки, то станут сотрудничать с Красной армией, чтобы очистить от немцев и остальную страну. Вместо этого повторился 1939 год.

Некоторые еще помнят вышедший в 1966 году сверхпопулярный польский сериал «Четыре танкиста и собака». В нем есть одна показательная сцена. Сражающиеся на советской стороне главные герои подходят к Варшаве и в конце одного эпизода они пристально вглядываются вдаль куда-то позади камеры. Потом один из них тяжело произносит: «Висла горит!».

Там, на другом берегу реки, другие поляки умирали, а советские войска остались стоять возле Вислы и не предпринимали серьезных попыток помочь восставшей Варшаве.

Из опубликованных во время перестройки документов стало известно, что Сталин отдал приказ отрезать восставших в Варшаве от любой посторонней помощи. Руками немцев он собирался уничтожить «буржуазную» польскую армию. Восстание длилось 63 дня и закончилось полнейшим разгромом Варшавы. Якобы, Гимлер сравнил шедшие там бои со Сталинградом, потому что немецкие потери составили по меньшей мере 8000 человек, а по некоторым данным даже 17 000. Это не маленькие цифры, если сравнить даже с боями под Синимяэ, где немецкая сторона потеряла 3500 человек убитыми и 2900 пропавшими без вести. На стороне плохо вооруженных поляков было аж 16 000 павших бойцов и, как утверждается, 200 000 гражданских жителей. Возможно, эти цифры преувеличены, но все же нам трудно представить рану в душе поляков.

Мой польский друг Марек смотрит на фото мемориала Лихула и не может поверить своим глазам: «вы восхваляете то, что сражались в немецкой форме?»

Конечно, я могу начать объяснять ему, что большинство сражавшихся в Синимяэ не заботили идеи нацистов и они просто боролись за родину, но визуальный язык мемориала не подтверждает мои слова. Мне самому будет потом неловко.

В киношколах распространен прием, который повторяют более умные профессора: «Не рассказывай, что ты хочешь сказать. Показывай!». Особенность монументов состоит в том же: там нельзя одновременно передать два посыла: «мы сражались в немецкой форме, но на самом деле, мы боролись за родину». Извините, но вся эта ерунда вокруг монумента Лихула возникла из-за того, что мы пытаемся передать при помощи одного памятника визуально то, что практически невозможно выразить при помощи этой формы искусства. Надо выбирать: хотим ли мы чтить храбрость эстонских мужчин или чужой мундир. Может быть, трагика эстонцев во Второй мировой войне как раз и состоит в том, что мы не можем без противоречий говорить о том, что мы не капитулировали безмолвно.

Недавно Ханс Х. Луйк задался провокационным вопросом в радиопередаче “Olukorrast riigis”: как же можем чтить память своего деда, если не в том мундире, который он носил? Ханс, подумай получше.

Особенность искусства – способность находить символы. Когда Эжен Делакруа писал картину «Свобода на баррикадах», которая запечатлела революцию в 1830 году, то было совершенно неважно, действительно ли женщина с такой обнаженной грудью забиралась на баррикады. Эта женщина была символом всей республиканской Франции. Так же как символом является тот изображенный на картине маленький мальчик с пистолетом, в маленькой груди которого бьется мужское сердце.

Или возьмем Тбилиси, где установлена «Мать – Грузия» работы скульптора Элгуджа Амашукели. Символизирующая любовь к родине женщина стоит с мечом, что намекает на готовность защищать родину. Эти мемориалы говорят нам о идеях, а не о мундире.

А что напоминает визуал монумента Лихула?

Приведу для примера два плаката времен Второй мировой войны. Оба – плакаты немецкой пропаганды, основной образ которых поразительно напоминает монумент Лихула. Действительно ли храбрость эстонских мужчин при помощи художественного образа сводится к ношению чужого мундира?

Теперь надо поговорить о Литве.

Уже во второй день операции Барбаросса 23 июня 1941 года литовцы опять провозгласили независимость. Литовское сопротивление взяло в свои руки контроль над Каунасом и Вильнюсом, так что на следующий день немецкие войска вошли в эти города без единого выстрела. В Каунасе сразу же приступило к работе временное литовское правительство. Но немцы не признали это правительство. Конечно, вначале им подходило, что литовцы активно сотрудничали с ними, но по мере продвижения фронта вперед прояснились и их планы. В конце июля был создан Reichskommissariat Ostland и 5 августа независимое литовское правительство прекратило свою работу. В течение года Литва во второй раз лишилась своей независимости. Четырех членов этого правительства позже отправили в концентрационный лагерь Штуттгоф, где они протестовали против немецкой политики.

В Эстонии ситуация сложилась по-другому отчасти из-за того урока, который немцы усвоили в Литве. Например, сразу же после освобождения Тарту требовали, чтобы участники ополчения сложили оружие, несмотря на то, что эти бойцы помогали немцам. Спустя пару дней немцы поняли, что им все же нужна помощь местных. Тех же мужчин вновь позвали под ружье, но дальнейшие вещи происходили как будто порознь. На поле брани трудности сплачивали эстонцев и немцев, но отношение высокопоставленных немецких оккупационных властей было четким – если эстонцы хотят сражаться, то они могут делать только в немецком мундире и под немецким руководством. О независимости не было и речи. Это вызвало фрустрацию, в результате которой, например, мобилизации 1943 года по сути провалились. Вместо этого многие мужчины предпочитали отправиться сражаться в Финляндию.

Но к 1944 году ситуация вновь изменилась. В том историческом контексте, где верили в поражение Германии и необходимость удержать Красную армию, решение эстонцев отправиться сражаться в Синимяэ в немецком мундире кажется одновременно трагически храбрым и, при этом, не лишенным какой-то эстонской смекалки.

Но говорит ли нам о внутренних терзаниях эстонских солдат визуальное решение памятника в Лихула? Я думаю, что нет.

Поэтому даже интересно задаться вопросом: а почему в Литве нет похожего памятника?

Как и в Эстонии, там в феврале 1944 года был сделан призыв к мобилизации для борьбы с наступающей Красной армией. Но литовцы требовали в качестве условия право на ношение литовской формы и опознавательных знаков. Изначально немцы согласились и так на свет появилась литовская сила территориальной обороны – Lietuvos vietinė rinktinė. Очень скоро она выросла до объема в 10 000 мужчин, что стало беспокоить немцев. 15 апреля 1944 г. от литовцев потребовали присяги Гитлеру, ношения формы СС и использования Heil Hitler в качестве приветствия. Литовский генерал Повилас Плехавичюс отказался, после чего обергруппенфюрер СС Фридрих Еккельн распустил литовский «легион». Часть контингента закончила в службе поддержки аэродромов, часть была казнена, а большая часть ушла в леса, чтобы начать продлившуюся десятилетиями сагу литовских лесных братьев. Были ли литовцы из-за этого меньшими противниками коммунистов или патриотами? Я так не думаю.

Что мы можем извлечь из литовского опыта? Мне вспоминается, как еще 15 лет назад в Эстонии на различных соревнованиях военных патрулей Кайтселийта можно было увидеть людей, носивших форму различных западных государств. То крой лучше, то материал, а иной раз просто кажется, что та форма круче. Но в какой-то момент произошел перелом: потому что ношение формы иностранного государства – это всегда оскорбление присяги, которую ты дал Эстонии. На учениях SIIL 2018 (ЁЖ 2018) в лесу в основном носили эстонскую форму.

Я не могу чтить память эстонских мужчин параллельно с мундиром чужого государства. Этот мундир слишком много говорит о других вещах. Также как глядя на Бронзового солдата, перед моими глазами предстают мужчины, которые в той же форме охраняют депортируемых в Сибирь или кроваво подавляют восстания в Венгрии в 1956 году и в Чехословакии в 1968 году. Так и глядя на мундир изображенного на мемориале Лихула я вижу связь с событиями, которые эстонцы не контролировали и которые были ужасны. Тем важнее становится для нас честь мундира в наши дни. Если я буду должен надеть форму для своего последнего боя, то это будет только эстонская форма. И никакая другая.