В самолете, который вез меня с миссии в Центральноафриканской Республике назад в Эстонию, я пытался ответить на вопрос: чему меня научила эта поездка? Примерно так: если ты не в состоянии контролировать крайности собственного сообщества, то в итоге ты в любом случае получишь хаос. Развивая эту мысль, мне неожиданно пришел на ум миф об Икаре. И сразу появилось чувство, будто бы я разгадал одну из мировых закономерностей. Вы еще не догадались? Что же общего у Икара и хаоса?

Миф Икара рассказывает нам историю о молодом человеке, который при помощи сделанных его отцом крыльев хотел долететь до солнца, но по мере приближения к солнцу скреплявший перья воск стал таять, Икар упал в море и утонул. У этого мифа в истории были противоречивые трактовки. Казалось романтичным воспевать горячность молодости, несмотря на увещевания стремившийся вверх, к абсолютным вершинам. С этого времени в разных культурах можно найти бесчисленное множество историй, восхваляющих идею того, что в своих мечтах стоит идти до конца. Попробуйте сами: напишите в поисковик „Never give up“ и увидите, что ответы исчисляются тысячами.

Излишняя свобода – от лукавого?

И все же в нашем мышлении есть и совершенно противоположные рассуждения. Если бы Икар разбил установку «свобода или смерть, а на меньшее я не согласен», то философы бы скорее предупредили, что свобода в чересчур больших дозах вредит себе же. Абсолютной свободы для всех не бывает. Приведем тривиальный пример: я не могу пересекать перекресток в центре города на машине, когда мне хочется. Потому что возможно, что и кто-то другой тоже захочет воспользоваться абсолютной свободой в тот же момент. В результате получим горы трупов, а не перекресток и свободу. Точно так же я не могу гулять по городу и решить: а поживу-ка я в этом доме, он мне приглянулся. Если я открою дверь ногой и потребую, чтобы прежние жильцы проваливали – теперь я тут буду жить – то они вовсе не обязательно согласятся с моей свободой. Абсолютная свобода в таком виде приводит к высшей власти самых сильных кулаков, где свобода большинства будет под угрозой. Примерно так обстоит ситуация со свободой в школьных классах, где неформальный лидер класса самоутверждается исключительно за счет физической силы. Отсюда вытекает странное правило:

Каждый индивид наслаждается большей свободой в том случае, если немного урежет свою личную свободу. Иными словами – согласится с правилами.

Еще более общее правило гласит, что каждая идея начинает работать себе в ущерб, если доходит до крайностей. Это значит, что – следуя этой логике – однажды мы придем к ситуации, где никто не чувствует себя свободным. Следовательно, искусством становится поддержание равновесия. У природы есть примеры для пояснения этого утверждения: тепло. Если слишком тепло, мы сгорим, но если слишком мало – замерзнем насмерть. Скорость. Если я стою, то я не движусь вперед. Но если я буду двигаться слишком быстро, то моя конструкция не выдержит, я развалюсь, допущу аварию или т. п. Так что в результате я опять буду стоять.

Но вернемся к свободе, теперь – в сфере экономики. Есть либеральное понимание того, что свободный рынок обеспечивает самый быстрый экономический рост. При этом, даже Адам Смит понимал правила. Сегодня не существует ни одной страны с либеральной экономикой, где в то же время не действовало бы что-то наподобие департамента конкуренции, задача которого – ограничивать определенные экономические свободы, чтобы оставшимися свободами могло наслаждаться как можно больше предпринимателей. В случае отсутствия правил конкуренции ведь возникает опасность, что какое-то предприятие по мере своего роста придет к монополии, станет диктовать другим цены и свобода опять будет утрачена.

Крайности в равенстве тоже идут во вред

Одной из противоположностей принципа свободы в социальном плане считается принцип равенства. Но и он не хорошо работает, если им злоупотреблять. Хороший пример в экономической сфере – происходившее в Советском союзе. Оставим за скобками то, что в действительности не все в Советском союзе были равны и существовала номенклатура с совершенно другими жизненными стандартами, нежели обычные граждане. Гораздо более интересное изменение в трудовой этике произошло в тот момент, когда людям сказали, что их доход принципиально не зависит от выполняемой работы. Все же должны быть более или менее одинаково бедными/богатыми.

Во-первых, возникает явление под названием «брак».

Затем затягиваются за сроки. В конце 80-х Сааремаа поразило неожиданное новаторство директора молочного комбината, который предложил строителям нового корпуса: «по плану вы должны построить это здание за шесть месяцев. Но если управитесь за три месяца, то я все равно заплачу вам зарплату за шесть месяцев». Конечно же, здание было построено вдвое быстрее и строители получили невероятную, вдвое большую месячную зарплату. Но возникает вопрос: а чем же эти строители обычно занимались все советское время, если им не предлагалось подобных мотиваторов? Крайность политики экономического равенства приводит к отсутствию интереса к работе. Приводит к дефициту, а в итоге – к отставанию.

Но всегда ли стремление к равенству – от лукавого? Нет. Находящееся на другом конце шкалы крайнее неравенство также приводит к напряжению в обществе. Одна из самых понятных причин миграции – понимание мигрантами, что жизнь у них дома значительно хуже, чем где-либо еще. Если в Эстонии переживают, что за время независимости 15% населения уехали из страны, то в основном это произошло, потому что в другом месте можно жить лучше. Если такое неравенство царит внутри страны, то такое государство сидит на бочке с порохом и однажды ее прорвет.

Национальное государство vs. глобализация

Мы уже убедились, что глобализация не работает в том, что касается вопросов идентичности. Большинство людей не способно жить вне принадлежности к определенной группе. Эта потребность может быть спонтанной, но она в любом случае возникнет. Я даже не могу больше бояться глобализации, потому что мы уже убедились, то на уровне идентичности социальные конструкции для людей без принадлежности к конкретному сообществу не работают. К тому же, люди не всегда в качестве своей основной идентичности выбирают национальность. Почему же?

Крайности национального государства тоже работают против себя.

Выбор закрытости во имя чистоты крови приводит к росту распространения наследственных болезней, обусловленных кровосмешением. Еще более вероятны различные социальные конфликты, потому что закрытый национализм существует, лишь противопоставляя себя другим группам. Это значит поиск противников и конфликтов. И, в конце концов, это означает истощение, потому что в открытом мире наших наследников интересуют большие возможности, а не выстроенная неприступная крепость замкнутого национализма.

Для меня все ясно. Я – эстонец, и умру эстонцем, потому что других вариантов у меня нет. Но все же принципы человечности я ставлю превыше национальности. Я говорю о благоговении перед самой жизнью. Если бы я должен был по-разному обращаться с двумя убийцами лишь только потому что один из них – эстонец, то я определенно с этим не согласился бы.

Таким образом, как и в случае свободы, мы видим в случае национального государства, языка и культуры, что они максимально эффективны лишь в условиях открытости и определенного обмена кровью с другими национальностями.

Отсюда мы приходим к более сложному вопросу: а не может ли сам поиск равновесия стать такой абсолютной догмой, которая в случае крайностей может стать вредной? Да, в теории это возможно. Но кажется, на практике не было обнаружено лучшего принципа, нежели тот, к которому пришел Шарль де Монтескьё – принцип разделения властей. Мы должны допустить такую систему, в которой противопоставляющиеся силы корректируют нас.

Важно, что это равновесие – недостижимая цель, к которой всегда нужно стремиться. Гораздо хуже, если мы с такой логикой придем к полным крайностям. И тогда в итоге мы получим Центральноафриканскую республику.