Как Бог это допустил? Как Он позволил случиться жутким, невероятно трагичным вещам? Где же Он был в это время? Что Он делает – безразлично наблюдает за происходящим, руки в кармане?

По мнению некоторых, именно происходящее в мире зло, катастрофы и несчастья – как раз-таки то, что ставит под сомнение существование Бога. «Если бы Бог существовал – если бы Он был тем, кем Он якобы должен быть – то ничего такого бы не произошло!»

Это не обязательно природные стихийные бедствия. В нашей собственной жизни есть периоды, когда кажется, что Бог от нас отвернулся, не заботится и не вмешивается. Он либо безразлично наблюдает, либо же вообще прекратил существование. В любом случае, Он не добр и не всемогущ, потому что происходящее – плохо, а Он ничего не предпринимает. Либо же не хочет – что значит, что Он не добр, либо же не способен – что значит, что он не всемогущ.

Что же мы от Него хотим? 

Хотим ли мы, чтобы Он препятствовал всему, что зло? Но насколько злое должно быть злым, чтобы Он ему воспрепятствовал? Задумаемся над этим.

Конечно, Он должен вмешиваться, если чья-то жизнь в опасности. Он должен упредить несчастье. Не так ли? Но должен ли Он хватать за шиворот каждого потенциального убийцу, который садится за руль с промилле в крови? (И каково промилле, чтобы хватать человека за шиворот – 0? Или 0,05, как в Финляндии, Италии или Австрии?) Или же Он должен вмешиваться лишь тогда, когда пьяный водитель может кого-то задавить? Должен ли Бог препятствовать наезду на кого угодно, или же есть те, с кем можно быть полегче? Должен ли Бог вмешаться, если по неосвященному шоссе идет человек в темной одежде без отражателя, и к нему приближается трезвый водитель, которого ослепляют дальние фары встречной машины? Или же Он должен заставить этого пешехода прицепить отражатель на куртку до того, как тот покинет дом? В какой момент Он должен вмешаться, кого остановить?

Если мы хотим, чтобы добрый Бог препятствовал злу, то нам нужно дать ему делать эту работу серьезно и постоянно. Будем рассуждать дальше.

Должен ли Бог препятствовать лишь тому злу, которое создано силами природы, или же и тому, которое творят люди? Безусловно, мы хотим, чтобы Он вмешивался в поступки многих плохих людей, а не только в ураганы. Но должен ли Он препятствовать лишь тому злу, которое творят другие, или же и тому, которое совершаем мы сами? Должен ли Он вмешиваться в случае физического насилия или и в случае надменного поведения и боли, причиненной словами? Должен ли Он вмешаться, лишь когда мы хотим встряхнуть своего капризного ребенка, или же и тогда, когда мы попрекаем ребенка? В случае, если мы злобно и исподлобья смотрим на какого-нибудь отличного от нас человека, или же когда мы на него нападаем каким-либо образом? Должен ли Бог препятсвовать тому злу, которое мы совершаем в отношении других людей, или же и тому, которое мы совершаем невзначай и незаметно в адрес всей природы, то есть Его творения? Должен ли Он вмешаться, если мы причиняем зло себе или своим детям перееданием или ленью, излшиними тренировками или различными диетами? Где проходит эта граница, послекоторой добрый Бог должен воспрепятствовать и до которой Он может закрыть глаза на происходящее?

Начинается ли зло там, где есть ощутимый злой поступок? Или достаточно высказанных или записанных злых слов? Или там, гдесердце налито горечью? А может, зло начинается там, где нет добра – где нечто доброе не было сделано? Например, даже когда вы не обняли близкого человека? Где Бог – который оправдал бы свое существование в наших глазах и был бы достоин своего имени – должен провести границу? Чему Он должен позволить случиться, и чему нет, чтобы мы не требовали Его отставки?

Наверное, нетрудно понять, что если он стал бы вмешиваться во все наши дела, то мы бы больше не смогли быть людьми. Мы бы утратили свою свободу – свободу творить добро и зло, свободу выбирать и нести ответственность, свободу удаваться и свободу допускать ошибки. Мы стали бы запрограммированными Богом существами, которые не могли бы делать ничего кроме Правильного. Это бы больше походило на какую-то пугающую утопию, придуманную писателем. И вот это бы противоречило сути Бога. Потому что Он есть любовь. А любовь дает свободу.

Любовь дает право выбирать и право ошибаться, право уйти, оступиться и упасть. Любовь не пленяет.

Мы можем возразить, что любовь же защищает, а не молча наблюдает за ошибками. Для младенца предназначена кровать с решетками, чтобы он не выпал. Когда ребенок начинает двигаться, мы закрываем розетки и следим, чтобы он не подошел близко к лестнице или плите. Химикаты ставим высоко на шкаф, спички и ножницы прячем подальше. Держим ребенка за руку, когда переходим дорогу. Даже подростка пытаемся усмирить и не пускаем гулять в вечернее время. Но в какой-то момент мы все равно должны его отпустить. Все лестницы и улицы, дни и ночи – все его, и мы не можем ему больше препятствовать, идти рядом, защищать и укрывать.

Я хорошо помню тот день и час несколько десятилетий назад, когда я впервые отпустила двух своих маленьких дочерей самостоятельно в магазин. Тротуар меж домов в Мустамяэ был прямым, магазинчик располагался на расстоянии пары сотен метров. Им нужно было перейти лишь через одну дорогу. Те полчаса, которые они провели вне дома, стояли у меня перед глазами, как жуткая, полная опасностей пропасть. Теперь у них уже давно свой путь и иной раз я целыми днями не знаю, чем они занимаются. Все свои решения – как хорошие, так и плохие – они принимают самостоятельно, и преодолевают все перекрестки, чтобы найти свой путь.

Бог так любит человека, что позволяет нам самим принимать решения и отвечать за все, что мы делаем или оставляем несделанным в нашей жнзи. Епископ Десмонд Туту писал: «Бог создал нас и сказал: „ступай же дитя, ты свободно“. И Бог относится к свободе с таким почтением, что предпочитает, чтобы мы скорее свободно отправились в ад, нежели принудительно на небеса».

Но что же Бог делает, когда мы оступаемся и толкаемся, причиняем зло себе или другим, или же превращаем жизнь в ад? Смотрит ли Он тогда на наши поступки, сложив руки в карманы, и ничего не делает лишь потому что Он нас любит?

Пожалуй, Он что-то знает. Он слышит молитвы, приходит и часто вмешивается там, где Его ждут и просят. Он вмешивается по-разному, и не всегда мы способны это понять. И мы не знаем, как много зла на самом деле не происходит каждый день благодаря Ему. Но Он точно вмешивается, давая советы, мотивируя, утешая и напоминая нам о чем-нибудь. Он говорит не только через свое Слово, но и посредством нашей совести и устами других людей. Чаще всего Он вмешивается как раз-таки в наши слова и поступки: если одно Его дитя бросает другому песок в глаза в песочнице, то Бог не должен присылать крылатых ангелов. Он может прислать тебя или меня и снабдить необходимой смелостью и мудростью.

Вопрос теодицеи или вопрос того, как сочетать Доброго и Всевышнего со всем тем несовершенным, что есть в мире, всегда беспокоил человека. По-человечески кажется, что невозможно примирить совершенного доброго Бога и совершенно неправильный мир. Они не могут быть рядом, противоречия чересчур велики. Но Бог не хотел отпускать своих детей. Примирение существует. Кричащий диссонанс приходит к решению на кресте, где Бог сам несет всю боль зла. Я знаю, что за свои земные дни я не смогу до конца понять или объяснить мистерию распятия Христа, но я также знаю, что в ней заключен ответ на вопрос теодицеи. Это ответ, который Бог дает в своей любви: не посягая на свободу людей, Он дарует решение. Он дарует самого себя. И в этом и состоит надежда нашего изломанного мира – надежда, которая простирается над границами видимого и дает возможность ощутить вечность прямо здесь.

Может сложиться впечатление, будто бы я пытаюсь оправдать Бога. Но тот, кто свят – кто есть Жизнь и Бытие, Любовь и Истина – не нуждается в моей защите. То, что Он свят, означает, что мы не способны до конца понять Его. Часть значения жизни и бытия так и останется для нас секретом. Нам нужно смириться с происходящим в мире – как с добром, так и со злом. Добро может случиться и тогда, когда чьи-то прогнозы предвещали зло. И зло появляется, когда мы сделали все, чтобы его не было: пристегнули ремень и надели отражатель, питались здоровой пищей и повесили необходимые сигнализации и дымовые датчики.

Где же Бог, когда творится страшное и злое? Он распят. Он страдает вместе с сотворенным и принимает часть общей боли.

А где мы, когда творится страшное и злое? Мы здесь. Мы можем напутствовать близкого человека, чтобы он не бежал без оглядки на погибель. Можем сесть на краешек песочницы и примирить детей, кидающихся друг в друга песком. Можем зажечь маяки. Можем нести Слово божье и продолжать Его дело здесь на земле.

И это не обязательно масштабные всемирные акции. Зачастую, большой шаг состоит в том, чтобы пойти в соседнюю комнату и обнять любимого человека.