В конце лета наши разговоры о писателе Сергее Довлатове оживут с новой силой. Сосредоточатся они в Доме писателей, ведь именно там с 23 по 25 августа будет проходить фестиваль «Дни Довлатова в Таллинне». Незадолго до этого события Валерия Исаева поговорила с его бессменным художественным руководителем, писателем Еленой Григорьевной Скульской об уникальности и современности Довлатова, о его образе в современном кино и отношении к Таллинну.
Дни Довлатова не случайно проходят в Таллинне. Писатель здесь жил и работал. Скажите, как он относился к нашему городу?
Сергей Довлатов приехал в Таллинн в 1972 году и прожил здесь три года. Он описал произошедшие с ним здесь события в псевдо-документальном романе «Компромисс». Те случаи, которые происходили в редакции газеты «Советская Эстония» – на тот момент главной газеты страны, и те компромиссы, которые совершал любой советский журналист, и легли в основу романа. В этом произведении все литературно преображено, но материал для романа дали Довлатову его жизнь в редакции, его попытки издать в Таллинне первую книгу, изгнание из редакции, знаменитая редколлегия, где его клеймили. Об этой редколлегии он писал в одном из писем ко мне, уже уехав из Таллинна в Ленинград: «Трусливого, угодливого, мерзкого спектакля, который усердно разыграла наша холуйская редколлегия, я никогда не забуду и не прощу. Нужно время». Он имел в виду, что нужно успокоиться, подавить в себе чувство обиды, раздражения, злости, и писать художественное произведение, движимое талантом и литературными потребностями, а не человеческими обидами. Вот так Таллинн отразился в его произведениях.
Я не могу сказать, что Довлатов был склонен любоваться видами Таллинна. Он не был здесь туристом. Он здесь жил, поэтому все это окружение воспринималось им как естественная среда обитания.
Вернемся к уже упоминаемому «Компромиссу». В нем Довлатов описывает разные курьезные ситуации, которые происходили с ним во времена работы в газете «Советская Эстония». Там многие его тогдашние коллеги показаны не с лучшей стороны – они нелепые, комичные, глуповатые. Всегда было интересно, не были ли реальные люди, которых описывал Довлатов, на него в обиде?
Как же не были?! Конечно, были! Но давайте не будем забывать, что это произведение стало известно бывшим коллегам, когда Довлатов жил уже в Америке и передавал главы по радио «Свобода». Если бы он в этот момент ходил по Таллинну, ему было бы достаточно тяжело.
Довлатов принадлежит к тому виду писателей, которые мне особенно дороги. Он из тех, кто называет своих героев реальными или легко прочитываемыми именами. Есть писатели, которые умышленно отстраняются от реального человека, чтобы не задеть, не обидеть, не вызвать подозрение в документальности. Но есть и другие – они умышленно наводят на мысли о реальном человеке, и этот второй тип намного ближе мне по духу. Возможно, я ошибаюсь, но мне часто кажется, что когда человек совершает всевозможные подлости, он думает, что играет по правилам и ему всё сойдет с рук. Например, жизнь в партийной газете предполагает, что вести себя нужно определенным образом. Но есть граница, перейдя которую человек совершает большую подлость, чем от него требуют обстоятельства. И писатель типа Довлатова заставляет такого человека оглянуться и узнать себя. Человек обижается, потому что был уверен в своей безнаказанности.
Я очень хорошо помню, как реагировали тогда еще живые люди – члены редколлегии (они знали, что мы с Довлатовым дружили). Они говорили даже мне: «Как? Ну, как же так можно было? Да, я, разумеется, писал отчеты в КГБ, это входило в мои обязанности. Но Сережа назвал меня стукачом! Это же обидно!». Никто не говорил, что этого не было, но все были возмущены литературной гласностью. Но не только этим, конечно, интересен до сих пор «Компромисс», а тем что Довлатов умел создать нестареющий художественный образ из реального человека.
Могу привести один забавный пример. Он будет касаться моего отца (прим. авт. – Григорий Михайлович Скульский, писатель), с которым Довлатов решил посоветоваться по поводу сложившейся ситуации. Когда я приехала к Сергею в Ленинград, он показал мне первый вариант текста и попросил моего согласия на публикацию. Там был передан их разговор, в котором мой отец говорит: «Сережа, я в вашей ситуации пошел бы к первому секретарю ЦК Компартии Эстонии. Он человек глупый, но добрый». Такой вариант и прозвучал по радио «Свобода». Это было еще при советской власти и, конечно, то, что мой отец назвал секретаря ЦК глупым, вызывало некоторый страх и панику среди его друзей и близких. Но прошло немного времени, советская власть кончилась, и тогда стало неприятно, что отец назвал секретаря ЦК добрым. Его могли бы в этом обвинить. Вот как сыграли эти два слова: глупый и добрый. Но в окончательном варианте этот диалог был переделан: он по-довлатовски оброс метафорой и советским сюром. И я совсем не жалею, что согласилась тогда оставить эту реплику своего отца в произведении Довлатова. Я очень рада, что фигура отца есть в творчестве Сергея.
Я заметила интересную тенденцию: творчество Довлатова часто нравится молодым людям, у которых нет какой-либо связи с советской жизнью. Как вы объясняете такую уникальность?
Во время «Дней Довлатова» состоится мировая премьера нового документального фильма о нем. Он называется «Демарш энтузиаста». Создал его петербургский выпускник Института кинематографии Илья Верхоглядов. Взгляд этого очень молодого человека на творчество Довлатова совершенно зрелый. И это говорит о том, что те детали, которые остались во времени, которые нас сегодня уже не волнуют (то есть не нас, а вас – молодых), не заслонили то главное, что есть в творчестве Довлатова. Есть вещи, которые полностью совпадают с нашим временем: любовь, несчастье, страхи, желание реализации, творчество, компромиссы – все это остается неизменным. Писатели, в чьих текстах детали, напрямую относящиеся к уходящему времени, полностью заслоняют текст, часто бывают недолговечными.
А если говорить не про возраст, а про национальность? По моему совету мои друзья-эстонцы прочитали пару произведений Довлатова и были в восторге. Насколько сложно переводить Довлатова?
Вы знаете, председатель нашего Эстонского союза писателей Тийт Алексеев на открытии прошлых «Дней Довлатова» рассказывал, что в свои университетские времена цитировал Довлатова, ухаживая за девушками, чтобы блеснуть остроумием. Читал он его на эстонском и французском.
Недавно ко мне приезжала группа ценителей Довлатова из Финляндии, и я читала им лекцию под синхронный перевод. В произведении Сергея есть одно финское слово «перкеле» (прим. авт. – perkele с финского – «к черту»), и Довлатов говорит, что это эстонское слово. На самом деле, оно финское. И члены этого общества были чрезвычайно довольны, что в его творчестве есть финское слово. Их было 30 человек, и все они читали Довлатова только на финском.
В Японии учат русский язык по Довлатову, и он там необыкновенно популярен. Недавно дочь Довлатова Катерина перевела «Заповедник» на английский язык и специалисты говорят, что замечательно. Довлатов переведен примерно на 20 языков. Какие-то вещи переводятся легче, какие-то труднее.
Я думаю, такие писатели как Довлатов, легко и убедительно переводятся на другие языки в силу опять же общечеловеческих проблем, которые заложены в его текстах. Я думаю, что в этом смысле Довлатов во многих странах воспринимается как свой писатель.
То есть он покоряет такой «житейскостью»?
Я думаю, он покоряет и юмором, и парадоксальностью и тем, что никогда не ставит себя выше своих персонажей. Это одно из величайших достоинств писателя. Очень часто мы читаем книгу и видим, что все ничтожества, кроме автора: разоблачительный пафос направлен на кого угодно, только не на самого писателя. Довлатов всегда хуже всех своих героев. Он себя унижает, разоблачает, высмеивает.
Тот факт, что автор считает себя хуже других персонажей, да и читателей, моментально к нему располагает.
Я думаю, это происходит во всем мире, потому что мы все знаем о своей несовершенности, но если нам все время на это указывать, то в конце концов мы перестанем получать удовольствия от чтения. Конечно, колоссальная слава к нему пришла уже после смерти, когда испытать радость и счастье от нее он уже не мог. Она просто не успела обрушиться на него, жизнь оказалась короче.
Как вы думаете, Довлатов мог предполагать, что через какое-то время он станет всемирно известным?
Я уверена, что он в этом не сомневался. Вы знаете, любой графоман и любой гений о славе думают примерно одинаково. Просто гений оказывается прав, а графоман – нет. Человек не садится за стол с мыслями, что его никто никогда не прочтет. Он всегда делает это только с ощущением, что он скажет миру что-то новое. И мир будет этим потрясен. Другое дело, что потом наступает похмелье, и человек понимает, что ничего не получилось.
Когда я читаю или смотрю что-то про ту эпоху, у меня часто возникают очень противоречивые чувства. С одной стороны, мы наблюдаем трагедию времени (цензуру, нереализованность), с другой стороны, кажется, что без этой самой трагедии, творчество Довлатова, Бродского и других запрещенных тогда и признанных сегодня людей искусства не стало бы настолько популярным. Как вы считаете, был бы Довлатов так же знаменит в наше время, если бы слава обрушилась на него при жизни?
Дело не в том, что писатели той эпохи не могли публиковаться, и это давало пищу для полноценного творчества, а в том, что любая пробившаяся к читателю вещь была читателю нужна. Сегодня, на мой взгляд, читатель – это уникальная профессия. Под читателем я подразумеваю человека, который берет книгу, читает ее и получает удовольствие от качества текста, а не от детективного или «дамского» сюжета. От хорошей книги ты должен испытывать физическое наслаждение: по спине бегут мурашки, на глаза наворачиваются слезы. Таких читателей было огромное количество. Когда выходила новая книга, то за ней выстраивались очереди. Мне думается, что чтение тогда было единственным, что можно было выбирать, единственным островком свободы выбора.
Сам факт запрета разжигал интерес к писателю. Книги под копирку перепечатывали, передавали друг другу рукописи. Потом, через много лет, когда рукопись уже издавалась книгой, потрясение от прочитанного было меньшим, чем тогда, когда я знала, что чтение могло быть чем-то чревато – вплоть до ареста.
Дело было не только в страданиях писателя, но и в ожидании публики. Книга была символом свободы, особенно запрещенная. И писатель ощущал себя носителем некой истины, которая нужна другим людям. Сегодня Довлатов писал бы, наверное, по-другому, но, уверена, что слава не помешала бы ему, а, напротив, помогла, слава обязана навещать писателя своевременно, он должен был дожить до нее!
Образ Довлатова довольно активно используется в современном кино. Только за последние годы было снято минимум два фильма про писателя: «Конец прекрасной эпохи» (реж. Станислав Говорухин) и «Довлатов» (реж. Алексей Герман мл.). Вы как-то сказали, что картина Говорухина вам чужда. Могли бы вы подробнее объяснить свою точку зрения?
Эпоху 70-х годов еще помнят многие люди. Нельзя пока врать в деталях, предметах быта, атмосфере. Например, в российских административных кабинетах всегда были присборенные белые шторы. Это был знак начальственного кабинета. В Эстонии Дом печати был лишен атрибутов мещанского административного быта. Но у Говорухина в фильме именно такие шторы в Эстонии. Кроме того, не было в те времена таких эстонско-русских компаний.
Как говорил один персонаж Довлатова – настоящий эстонец должен жить в Канаде.
На его родине хозяйничают большевики, а в Канаде есть малая родина, где эстонцу комфортно. Свободолюбивые эстонцы тех времен не особенно рвались проводить время с местными русскими, с которыми ассоциировался советский режим. Были, конечно, исключения, но не такие, как показано у Говорухина. Исключения делались для конкретного человека и по особенным причинам. Но это долгий и сложный разговор…
Третье, конечно, самое важное: Говорухин взял реплики Довлатова, характеризующие его героев, и поменял местами людей, которые произносят тот или иной текст. Например, отъявленный негодяй говорит то, что должен был говорить симпатичный персонаж, и наоборот. Поэтому получается, что все примерно одинаково приятные люди, живущие, так сказать, соглашательски. И это неправда. Это издевательство над Довлатовым. Он ведь не даром обдумывал, что мог бы сказать тот или иной человек, чтобы получился цельный образ. Он описывал их не через внешность, а через словесные характеристики. Эту систему Говорухин взломал, сломал и погубил.
Актеры тоже подобраны отвратительно. Красавцем сделан только герой Довлатов (прим.авт. – актер Иван Колесников), а все остальные просто демонстративно уродливые. И кого же там полюбить, как не Довлатова? И играет его типичный сериальный мальчик – хорошенькое лицо, полная пустота в глазах и отсутствие какой-либо культуры или артистизма, на мой взгляд. Я уж не говорю о том, как одет был Довлатов. Сергей, у которого не было шарфа, который зимой мог ходить без шапки, который сам писал с горечью о вещах из кожзаменителя, в фильме сидит в костюме как минимум от Версаче или Гуччи. И сразу видно по образу, что это богатый человек. И сидит он в кафе, которое может себе позволить именно человек состоятельный. Из чего явствует, что он писатель? Из того, что его ждет Ходченкова? (прим. авт. – Светлана Ходченкова исполнила роль редактора Марины). Все это нарушение эстетических законов, хотя Говорухин был когда-то блестящим режиссером. Просто он до конца дней оставался советским человеком, а Довлатов не вписывался в советскую милую трогательность. Говорухину было нужно показать, как все было весело, легко, безболезненно: пожил там, потом поехал в другое место, сам красавец, кругом красавицы, прекрасно одет.
Я не могу сказать, что у меня нет никаких претензий к фильму Германа мл., но там есть ряд достоинств. Во-первых, очень точно передана атмосфера тесноты. Отвратительная особенность 70-х – мы всегда прикасались к другому человеку: терлись локтями, спинами, грудью. Мы сидели в крохотных кабинетах, собирались огромными компаниями в маленьких квартирах. Это показано в фильме: все впритык.
Второе, конечно, внешность артиста меня потрясла (прим. авт. – Довлатова сыграл сербский актер Милан Марич). Даже вдова Сергея говорила, что была сражена портретным сходством. Оно настолько уникально, что и все остальное мне казалось замечательным.
Хотя, к несчастью для этого фильма, абсолютно неверно показаны отношения Бродского и Довлатова. Бродский был кумиром для Сергея. Он даже в Америке с трудом решался ему позвонить, а переписка их не носила того вольного характера, которым отмечены письма Сергея другим людям. В этой части фильм проигрывает.
Соглашусь с вами, актер в «Довлатове» совершенно удивительный. Как-то я видела спектакль, в котором был абсолютно шаблонный образ Довлатова – высокий мужчина, который постоянно пьет, курит и флиртует с девушками. Одного образа ведь недостаточно, нужна глубина.
Я бы хотела это прокомментировать. Мы с Довлатовым проработали год в одной редакции, были знакомы с 1972 г., и я ни разу не видела его пьяным.
Мы ежедневно с ним встречались в редакции, потом я приезжала к нему в гости в Ленинград, при мне – никогда не пил. И не потому, что делал для меня какое-то важное исключение, я в то время не была противницей алкоголя. Просто я лично никогда с Довлатовым не выпивала и никогда не видела его пьяным. Довлатов был очень пунктуальным, очень обязательным, очень корректным, изысканным. Он всегда выполнял обещания, никогда не опаздывал ни на одну секунду, никогда не подводил. И еще о его поведении: я ни разу не видела, чтобы Сергей провожал внимательным мужским взглядом какую-нибудь девушку, отвлекаясь от разговора. Его интересовала литература, литература и еще раз литература. Это не значит, что он не влюблялся, но сказать, что он был на этом чрезмерно сосредоточен – нельзя. Вечно пьяный и разгульный человек – это им же придуманный образ (прим. авт. – по воспоминаниям многих других современников Довлатова, писатель все же имел пристрастие к алкоголю в некоторые периоды жизни).
Ничего себе! А я полностью поверила в такой образ. Вы говорили, что у каждого сегодня свой Довлатов. Кто Довлатов для вас?
Для меня это в первую очередь человек, чьи сказанные мне когда-либо слова по-прежнему живы, остры и сияют в памяти, как руководство к действию. Я не упустила ничего, из сказанного им. Сергей – один из важнейших литературных учителей в моей жизни. Я бы сказала, что Сергей Довлатов для меня пример абсолютного профессионализма в литературе: с ним происходили в жизни только те вещи, которые шли на пользу его текстам. Это колоссальное нестареющее воспоминание, ярчайший момент моей жизни.
Мой Довлатов – это не только учитель, но и человек, которому я бесконечно благодарна.
Узнать чуть больше о жизни писателя и, возможно, найти «своего» Довлатова можно будет на фестивале «Дни Довлатова в Таллинне». Расскажите, что нас ждет в этом году?
В этом году фестиваль посвящен либо несбывшимся мечтаниям, либо мечтаниям, исполнения которых пришлось ждать всю жизнь.
В первый день, 23 августа в 18:00 пройдет открытие фестиваля, где выступят председатель Союза писателей Тийт Алексеев, писатели Андрей Арьев, Александр Генис и я. Арьев привезет с собой уникальные письма Довлатова Бродскому.
На следующий день с 13 до 17 часов состоятся разные литературные беседы, презентация книг, фотовыставок, фильмов. Разумеется, будет возможность пообщаться с нашими гостями из разных стран.
В последний день фестиваля приходите на лекцию историка моды Марины Скульской «Русская литература и мода».
На самом деле, наших посетителей ждет еще очень много интересного: джазовый концерт, спектакль по трагедиям Шекспира «Ромео и Джульетта Макбет», экскурсии по местам Довлатова. До встречи на фестивале!
Международный фестиваль «Дни Довлатова в Таллинне» пройдет с 23 по 25 августа в Доме писателей (Харью, 1). Вход бесплатный почти на все мероприятия. Подробная информация на странице фестиваля в Facebook.
